6

На моих часах девять. И спать уже слишком жарко. Солнце уже высоко. Воздух вокруг чист и сух.

Я поднимаюсь с помятым лицом и ломотой во всем теле от лежания на земле.

Во рту пересохло, губы потрескались, а руки все в комариных укусах. Болит какой-то вчерашний солнечный ожог.

За соснами -- выжженная трава, глыбы земли и песок; все такое яркое, что трудно смотреть. От жары, тишины, голых холмов и пустого неба возникает чувство огромного, насыщенного пространства.

Ни капли влаги в небе. Сегодня будет палево.

Я выхожу из сосен на участок голого песка среди кое-какой растительности и долго смотрю, размышляю...

То, что Крис рассказал вчера о бабушке своего индейского друга, в первом утреннем свете вернулось ко мне, кое-что прояснив. Она сказала, что привидения появляются, когда кого-нибудь похоронили неправильно. Так и есть. Его так правильно и не похоронили -- в этом-то как раз источник всего беспокойства.

Немного погодя я оборачиваюсь и вижу, как Джон непонимающе глядит на меня. Он еще не вполне проснулся и теперь бродит кругами, чтобы очухаться. Сильвия вскоре тоже поднимается; ее левый глаз полностью заплыл. Я спрашиваю, что случилось. Она говорит, что комар укусил. Я начинаю собирать вещи и привязывать их на мотоцикл. Джон делает то же самое.

Когда все упаковано, мы разводим костер, а Сильвия разворачивает бекон, яйца и хлеб на завтрак.

Еда готова, и я иду будить Криса. Он не хочет вставать. Я бужу его еще раз. Он отказывается. Я хватаю дно спальника, мощно дергаю его, как скатерть со стола, и Крис вываливается, хлопая глазами, прямо на сосновые иголки. Некоторое время он соображает, что произошло, а я пока сворачиваю спальник.

Он приходит завтракать с оскорбленным видом, откусывает один раз, говорит, что не голоден, и что у него болит живот. Я показываю на озеро внизу, такое странное посреди полупустыни, но он не проявляет никакого интереса. Только твердит про свой живот. Я пропускаю его жалобы мимо ушей, Джон и Сильвия тоже не обращают внимания. Я рад, что они теперь знают про Криса. Иначе возникли бы трения.

Мы молча доедаем, и я как-то странно умиротворен. Может быть, оттого, что решил, что делать с Федром. Но, возможно, еще и потому, что мы -- футах в ста над озером и смотрим поверх него в какие-то западные просторы. Голые холмы, нигде ни души, ни звука; а в таких местах что-то как-то поднимает дух и заставляет думать, что все, наверное, образуется.

Загружая остаток вещей на багажную раму, я с удивлением замечаю, что задняя шина сильно изношена. Должно быть, сказалось все вместе: скорость, большая нагрузка, вчерашняя жара на дороге. Цепь тоже провисает, я достаю инструменты отрегулировать ее и не могу сдержать стона.

-- Что случилось? -- спрашивает Джон.

-- В регуляторе цепи резьбу сорвало.

Я вытаскивают регулирующий винт и осматриваю нарезку:

-- Сам виноват -- сорвал, когда как-то пытался подтянуть, не ослабив осевой гайки. А болт еще хороший.

-- Я показываю ему. -- Похоже, это внутренняя резьба в раме сорвана.

Джон долго глядит на колесо:

-- Думаешь, доберешься до города?

-- А? Да, конечно. Оно может работать целую вечность. Просто цепь подтягивать трудно будет.

Он внимательно наблюдает за тем, как я выбираю гайку задней оси до тех пор, пока она едва держится, слегка подстукиваю ее молотком в сторону, пока не исчезает провис цепи, затягиваю гайку изо всех сил, чтобы ось потом не соскользнула вперед, и ставлю шплинт на место. В отличие от осевых гаек автомобиля, эту можно затягивать плотно.

-- Откуда ты знаешь, как все это делать? -- спрашивает он.

-- Тут можно и догадаться, если просто раскинуть мозгами.

-- Я бы не знал, с чего начать.

Я думаю про себя: да-а, проблема так проблема -- где начать? Чтобы доехать до Джона, надо сдавать все дальше и дальше назад, и чем дальше назад сдаешь, тем яснее видишь, что остается еще больше -- пока то, что сначала казалось небольшой проблемой понимания, не оборачивается огромным философским исследованием.

А посему, как я думаю, и существует Шатокуа.

Я пакую инструменты, закрываю боковую крышку и думаю: хотя он стоит того -- чтобы пытаться до него доехать.

Воздух на дороге сушит испарину от этих цепных дел, и я некоторое время чувствую себя хорошо. Хотя когда пот высыхает, становится жарко. Уже под восемьдесят, должно быть.

На этой дороге нет движения, и мы едем очень неплохо. Хорошо в такой день путешествовать.

Я не знаю его истории полностью. И никто никогда не будет знать, кроме самого Федра, а он говорить больше не может. Но из его записей, из того, что говорили другие, и из фрагментов моих собственных воспоминаний должно сложиться вместе какое-то подобие того, о чем он говорил. Поскольку основные идеи, взятые для этого Шатокуа, были заимствованы у него, то большого отклонения, на самом деле, не произойдет -- будет только увеличение, от которого Шатокуа станет понятнее, чем если бы я его представил в чисто абстрактном виде. Цель этого увеличения -- не агитировать в его пользу и уж конечно не превозносить его. Цель -- похоронить его. Навсегда.

Когда мы ехали в Миннесоте по болотам, я упоминал о "формах" техники, о "силе смерти", от которой, кажется, бегут Сазерленды. Теперь я хочу двинуться в направлении, противоположном Сазерлендам, навстречу этой силе -- и в самое ее ядро. Сделав это, мы вступим в мир Федра, единственный мир, ведомый ему, мир, в котором все понимание заключено в понятия лежащей в основе всего формы.

Мир лежащей в основе формы, -- необычный предмет для обсуждения, поскольку сам по себе, в сущности, -- способ обсуждения. Вещи описываешь в понятиях их непосредственного внешнего вида или же в понятиях лежащей в их основе формы; когда же пытаешься описывать сами эти способы описания, то втягиваешься в то, что можно назвать проблемой платформы. У тебя нет платформы, с которой можно их описывать, -- кроме самих этих способов.

До сих пор я описывал его мир лежащей в основе формы -- или, по крайней мере, один из аспектов его, называемый технологией, -- лишь с внешней точки зрения. Теперь, я думаю, правильнее будет говорить об этом мире с его собственной точки зрения. Я хочу говорить о форме, лежащей в основе мира самой лежащей в основе формы.

Чтобы это сделать, для начала необходима дихотомия, но прежде, чем я смогу честно ею пользоваться, необходимо сдать назад и сказать, чем она является и что означает, а это, само по себе, -- уже долгая история. Часть проблемы сдавания назад. Прямо сейчас же я просто хочу воспользоваться этой дихотомией, а объяснять ее буду потом. Я хочу разделить человеческое понимание на два вида -- на классическое и романтическое. В понятиях истины в последней инстанции такая дихотомия мало что означает, но она вполне законна, когда действуют в рамках классического способа, используемого для открытия или создания мира лежащей в основе формы. Понятия классический и романтический в том смысле, в каком их употреблял Федр, означают следующее:

Хотя в классическом способе понимания часто можно найти поверхностное безобразие, оно внутренне не присуще ему. Существует и классическая эстетика, которую романтики зачастую пропускают из-за ее тонкости. Классический стиль прямолинеен, неприкрашен, неэмоционален, экономичен и обладает тщательно выверенными пропорциями. Цель его -- не вдохновлять эмоционально, а из хаоса извлекать порядок и неизвестное делать известным. Этот стиль -- отнюдь не эстетически свободный и естественный стиль. Он эстетически сдержан. Все находится под контролем. Его ценность измеряется умением, с каким этот контроль поддерживается.

Романтику этот классический способ часто кажется скучным, неуклюжим и безобразным -- как и само техническое обслуживание. Все определяется деталями, частями, компонентами и пропорциями. Ничего не вычисляется, пока не будет десять раз пропущено через компьютер. Все надо измерять и доказывать. Подавляет. Тяжко. Бесконечно серо. Сила смерти.

Тем не менее, из классического способа восприятия романтик тоже выглядит неким образом. Он фриволен, иррационален, рассеян, ненадежен, прежде всего заинтересован в поисках удовольствий. Мелок. Нет сути. Зачастую -- паразит, не способный или не желающий нести свой собственный груз. Настоящий тормоз общества. Что -- знакомые боевые позиции?

Тут-то и зарыт источник разногласий. Люди склонны думать и чувствовать только в одном режиме, а посему склонны неверно понимать и недооценивать сущность противоположного способа. Никто ведь не желает отказываться от той истины, которую видит, и, насколько я знаю, никто из ныне здравствующих не смог по-настоящему примирить эти две истины или два способа. Не существует точки, в которой эти видения реальности сошлись бы.

И поэтому в последнее время мы стали свидетелями того, как между классической культурой и романтической контркультурой происходит громадный разлом: два мира все более и более отчуждаются, наполняются ненавистью друг к другу; а все в это время задаются вопросом: всегда ли так будет -- дом разделяется на ся? В действительности никто ведь этого не хочет -- несмотря на то, что может подумать его антагонист в другом измерении.

Я вижу слева поворот на шоссе №12, и Джон съезжает с дороги заправиться. Я подъезжаю к нему.

Термометр у дверей станцни показывает 92 градуса.

-- Сегодня опять будет круто, -- говорю я.

Когда баки наполнены, мы направляемся к ресторану через дорогу выпить кофе. Крис, конечно, проголодался.

Я говорю ему, что ждал этого. Что он либо ест со всеми вместе, либо не ест вообще. Говорю не сердито. Обыденно. Он смотрит с упреком, но понимает, что так и будет.

Сильвия бросает мне мимолетный взгляд облегчения. Очевидно, она считала проблему продолжительной.

Когда мы заканчиваем кофе и опять выходим наружу, жара -- такая яростная, что мы чуть ли не бежим к мотоциклам. Снова эта моментальная прохлада, но она быстро пропадает. Выгоревшая трава и песок так ярки от солнца, что приходится прищуриваться, чтобы глаза так не резало Это шоссе №12 -- старое и плохое.

Его типом рациональности пользовались со времен античности, чтобы удалить себя от скуки и депрессии непосредственного окружения. Это трудно увидеть, поскольку там, где он когда-то использовался, чтобы бежать этого всего, побег оказался таким успешным, что сам теперь стал "этим всем", от чего пытаются сбежать романтики. Этот мир так трудно ясно увидеть не из-за его странности, а из-за его обычности. Близкое знакомство тоже может ослеплять.

Его способ смотреть на вещи порождает тот вид описания, который можно назвать "аналитическим". Это еще одно название классической платформы, с которой обсуждают вещи в понятиях формы, лежащей в их основе. Федр был абсолютно классическим человеком. А чтобы полностью описать, что это такое, я хочу развернуть его аналитический подход на самое себя и проанализировать сам анализ. И сделать это, с самого начала приведя его обширный пример, а затем -- рассекая то, чем он является. Такой подходящий пример -- мотоцикл, поскольку сам мотоцикл изобрели классические умы. Слушай:

С целью классического рационального анализа мотоцикл можно разделить по составным агрегатам и функциям.

Если делить его по составным агрегатам, то самое основное деление -- на силовой агрегат и ходовую часть.

Силовой агрегат можно разделить на двигатель и систему питания. Сначала возьмем двигатель.

Двигатель состоит из картера, содержащего коробку передач, топливно-воздушной системы, системы зажигания, системы впуска и системы смазки.

Передача состоит из цилиндров, поршней, шатунов, коленчатого вала и маховика.

Компоненты воздушно-топливной системы, являющейся частью двигателя, включают бензобак с фильтром, воздушный фильтр, карбюратор, клапаны и выхлопные трубки.

Система зажигания состоит из генератора переменного тока, выпрямителя, батареи, высоковольтной обмотки и запальных свечей.

Система впуска состоит из кулачковой передачи, распределительного вала, перепускных болтов и распределителя.

Система смазки состоит из масляного насоса и каналов для распределения масла, проходящих через картер.

Система распределения мощности, сопутствующая двигателю, состоит из сцепления, трансмиссии и цепи.

Несущая конструкция, сопутствующая силовому агрегату, состоит из рамы, включая подставки для ног, сиденье и брызговики; рулевого управления; переднего и заднего амортизаторов; колес; рычагов управления и кабелей; фонарей и звукового сигнала; спидометра и одометра.

Это -- мотоцикл, разделенный по компонентам. Чтобы знать, для чего предназначены компоненты, необходимо также разделение по функциям:

Мотоцикл можно разделить на обычные двигательные функции и особые функции, контролируемые водителем.

Обычные двигательные функции могут подразделяться на функции в течение цикла всасывания, сжатия, рабочего хода и цикла выхлопа.

И прочая. Я мог бы перечислять и дальше, какие функции следуют за какими в их должной последовательности в течение каждого из циклов, потом перейти к функциям, контролируемым водителем, и у нас получится очень общее описание формы, лежащей в основе мотоцикла. Оно будет крайне коротким и рудиментарным, как и все описания подобного рода. Почти о любом из упомянутых компонентов можно распространяться до бесконечности. Я прочел целый технический том по одним контактам прерывателя -- простой, маленькой, но жизненно важной детали распределителя. Существуют другие типы двигателей, отличающиеся от одноцилиндрового двигателя Отто, описанного выше: двухцикловые, многоцилиндровые, дизельные, двигатели Ванкеля; но и этого примера достаточно.

Это описание будет охватывать "что" мотоцикла в понятиях его компонентов и "как" двигателя в понятиях функций. Ему еще очень понадобится анализ "где" в форме иллюстраций, а также анализ "почему" в форме инженерных принципов, которые привели к данной совокупности частей. Но цель наша -- отнюдь не утомительно анализировать мотоцикл. Цель -- задать начальную точку, способ понимания вещей, который сам станет объектом анализа.

Конечно же, в этом описании нет ничего странного на первый взгляд. Похоже на вводный курс учебника или первый урок профессионального образования. Необычное начинает проглядывать, когда перестает быть способом дискурса и становится объектом дискурса. В этом случае можно кое-что отметить.

Первое замечание настолько очевидно, что его следует придержать, а не то оно утопит все остальные наблюдения. Это скучнее стоячей воды в канаве. Бу-бу, бу-бу, бу-бу, бу, карбюратор, передаточное число, сжатие, бу-бу-бу-бу, поршень, свечи, всасывание, бу-бу, бу, дальше, дальше и дальше. Это -- романтическое лицо классического способа. Скучно, неуклюже и безобразно. Очень немногие романтики продвигаются дальше.

Но если ухватиться за это, самое очевидное, наблюдение, то можно заметить и кое-что еще -- то, чего сначала не видно.

Во-первых, мотоцикл, описанный таким образом, почти невозможно понять, если еще не знаешь, как он работает. Непосредственных поверхностных впечатлений, жизненно необходимых для первичного понимания, нет. Остается только лежащая в основе форма.

Во-вторых, то, чего наблюдатель не видит. В описании не сказано, что для того, чтобы увидеть поршень, надо снять головку цилиндра. "Тебя" в этой картинке нигде нет. Даже "оператор" -- нечто вроде безличностного робота, чье выполнение функции в этой машине совершенно механистично. В описании нет настоящих субъектов. Существуют только объекты, независимые от какого бы то ни было наблюдателя.

В-третьих, полностью отсутствуют слова "хорошо", "плохо" и все их синонимы. Нигде не высказывается никаких оценочных суждений, только факты.

В-четвертых, здесь работает нож. И причем смертоносный: интеллектуальный скальпель, столь быстрый и острый, что иногда даже не замечаешь, как он движется. Создается иллюзия, что все эти детали просто существуют, и их называют так, как они существуют. Однако, их можно называть совсем иначе и располагать совершенно по-другому -- в зависимости от того, как движется нож.

Например, механизм всасывания, включающий в себя распредвал, кулачковую передачу, перепускные болты и распределитель, существует постольку, поскольку этим аналитическим ножом проведен необычный разрез. Если же придешь в отдел запчастей для мотоцикла и спросишь у них индукционный агрегат, то они не поймут, что это ты, к чертовой матери, там мелешь. Они его таким образом не разбирают. Не существует двух похожих производителей, разбиравших бы его совершенно одинаково, и каждый механик знаком с проблемой запчасти, которую не можешь купить потому, что не можешь ее найти, поскольку производитель считает эту деталь деталью чего-то другого.

Важно видеть этот нож таким, каков он есть, а не глупо-доверчиво считать, что мотоциклы или что-то другое именно таковы только потому, что нож по случаю взрезал их вот таким образом. Важно сосредоточиться на самом ноже. Потом я еще покажу, как способность творчески и эффективно использовать этот нож может привести к решениям проблемы раскола классического и романтического.

Федр владел этим ножом мастерски, пользовался им ловко и с осознанием собственной силы. Одним ударом аналитической мысли он рассекал целый мир на части по собственному выбору, рассекал части и рассекал фрагменты частей, все тоньше, тоньше и тоньше -- до тех пор, пока не уменьшил этот мир до желаемого размера. Даже особое употребление понятий "классического" и "романтического" -- пример его мастерского владения ножом.